Євгенія Шудря

Розкажіть, що у Вам найбільше подобається у Костанціні? Що дає сили триматися в цій ситуації?

Ну, прежде всего, окружение, отношение поляков всех без исключения, – что на улице, что вот здесь мы приехали. Поражает из нашей вот советской действительности – все улыбаются, все здороваются, даже вот незнакомые люди при встрече – улыбка, кивок головой. И, конечно, коллектив здесь прекрасный. Меня удивляет, насколько подобрано все, насколько продуман быт наш и общее отношение к нам всех, не только вот наших украинцев, а поляков. Все как-то пытаются нам плече подставить, узнают: кто вы, откуда, что вы. Нам сочувствуют и вместе с тем питаются чтобы мы как-то нашли в данный час свое место в этом мире. И встреча с Мартой здесь, которая настолько активна, – она проявила себя, нас буквально взяла, стряхнула и нашу пару с Владимиром Алексеевичем и Сашу, семью. 

Вы знаете, у нас даже крылья выросли, что нас понимают. На данную минуту хотят, чтобы мы себя реализовали. Ну, я буду о себе говорить. Так как я вышивала в прошлом и в настоящем – вышивальница, и сделать какаю то памятку оставить. Вот предложила герб Констанцина, и Марта тут же… И Ирпень. Ну, вот вы видели реализацию этого проекта.

Ви зараз вишиваєте герб Ірпіня і герб Констанціна? 

Ирпенский герб – это голубое поле, ну, у нас связано жовто-блакитний, синий, голубой – этот герб, поэтому художник исходил из этого. У нас – сосновый (наш Ирпень окружён соснами), и мы находимся в этих лесах. И сосновая елка представлена в таком золотом окружении на фоне голубого неба, и там речка Ирпень и там еще речка. А Констанцин – тоже дуб, речка, ну и мне захотелось в такой геометрической пропорции. Подгоняла, делала проект и самое удивительное, что Марта не только бросила идею, но здесь была еще с Франции знакомая (возможно, вы ее знаете), и они пришли мне и дали злотые нити, и попросили, чтобы я нитки купила, ткань и т.д.

Для кого Ви цей герб вишивали? 

Ну, во-первых, в Констанцине герб везде, где ходишь. Даже этот парк, который здесь находится, и там везде видно Констанцин. Ну, а Ирпенский герб, естественно я знаю. В одной рамочке. Я хочу их подарить ЗаИксу. Там я видела, как картины дарят художники, ну, будет вышивка. Во всяком случаи я так планирую. А Владимир Алексеевич, даже если я закончу свой творческий вечер, – сделает. И вот мы вместе, у нас такой проект как-бы. 

Відчуваєте, що реалізуєтеся тут? Наскільки Вам це вдається? 

Значит, наше внутреннее состояние и связанное с погодными условиями этой местности… Мне здесь очень комфортно, я практически как бы дома у себя, потому что и возраст, и мои сердечные дела не позволяют менять мне полосу куда-то южнее или север. Ну, в общем, южнее мне не очень хорошо. Здесь мне комфортно, но я бы хотела себя реализовывать здесь. Здесь у меня появилась Сашина дочка, сама подошла: “Научите меня, пожалуйста, вышивать”. Я с ней занимаюсь. Еще было две девочки, но они уже выехали. Я бы допустим, если начался учебный год, пошла бы в Дом культуры, предложила бы деткам вышивать, но мы сейчас, как бы у нас рубеж подходит – 1 октября, что мы: да – да, нет – нет… Мы не знаем, что с нами будет, поэтому чтобы планировать что-то такое… Мы все в этих рамках пребываем. Мы можем придумать, чем заниматься, но не знаем, что с нами будет. Все время наблюдаем, слушаем известия с фронта, нам все время говорят вот-вот, вот-вот… А оно расширяется, расширяется, а зима впереди. И так нас предупреждают, что топить не будут, так что пережить эту зиму где-то в общем.

Чого Ви найбільше зараз боїтеся? 

Честно, это наше – тело требует тепла. Заботой мы окружены, то есть физически, что бы нам было комфортно. Если еще к нашим возрастным недугам прибавить холод, то я боюсь, что мы не справимся с этим, и собственно это и беспокоит нас. 

А чи Ви зараз взагалі думаєте про можливість переїзду в Україну?

Конечно! Конечно! Мы только об этом все время. Ой да не надо это, мы поедем, все время я, мы на чемоданах. Хотим вернуться, потому что у нас там приблизительно вот такая местность, и нам там комфортно, много друзей, я там преподавала вышивку в колледже. 

В Ірпіні?

Да. Ирпень. Прекрасная библиотека, отличный там музей краеведческий, ну, все друзья наши. Мы как бы там осередок культурный. И мы все присутствуем на презентациях книг, выставок, обговариваем – мы как бы в струе жизни находимся. Ну, хотим вернуться.

Чому не можете повернутися зараз в Ірпінь?

Дом, который поврежден. Как раз над нашей квартирой – там 6 этаж, а 7, 8, 9 – поврежден. Там пожар, снаряды и т.д. И в мою стену как бы тоже снаряд влетел, но как бы коснулся. Весь дом без окон, девятиэтажный дом, 2 подъезда, 72 квартиры – все без окон. Теплоцентраль говорит: пока вы все не застеклите, мы отопление не будем включать. Сегодня уже на носу у нас 1 октября, ну, еще месяц – и надо уже топить. Некуда возвращаться. Некуда во всяком случае.

Як для Вас почалося 24 лютого? 

Владимиру Алексеевичу – вечерний ночной звонок, что сегодня начнется война. И мы буквально где-то в 5 утра встали, подходим к окнам, – вдруг горизонт пылает.

Переб’ю Вас. А хто подзвонив? От війна ще не почалась, але йому вже сказали.

Владимиру Алексеевичу его какой-то сотрудник или знакомый. 

Тобто сказав, що за кілька годин буде війна?

Так. Но я, вы знаете, сейчас вот уже перелистываю и вдруг вижу (я не совсем владею смартфоном), что мне был звонок из России 24-го ночью. Но люди, уже как-то сообщения шли. И мы включаем телевизор, и все стало ясно, что началась война. Но для нас было дико, что война то началась, но, а мы то не с краешка границы, а мы находимся в глубине страны. И вдруг смотрим: это там Вышгород, это там Гедз Киевська, и недалеко Чернобыль. И все там горит. Для нас было это не понятно, ничего не сходилось. Но потом уже началось… У нас дом расположен на пересечении троих городов или городков (Ирпень, Бучи и Гостомель). В Гостомеле у нас аэродром имени Антонова. Там высадился десант, начались боевые действия, там начало все гореть, взрываться. И мы наблюдаем все это, а в голове не укладывается, что это вот началось, и все это рядом. 

Телевизор включили и уже не выключали. Такое было неожиданное. Хоть и там говорили – война, война, но что она вот так рядом, и что вона в тот же день ворвалась, где-то там 30 км от тебя, а потом все сужалось, сужалось. У нас тут рядом проходил мост Ирпень, который в Киев, в Гостомеле, его подорвали. А там буквально мой сын, дом и внучка моя жила. И они просидели где-то до 2-го, с 24 до 2. Все военные действия проходили мимо них, и в дом попал снаряд, и яму вырвало, и они просидели в подвале. И света нет, воды нет, ничего. И в общем ужасно это было.

Потом к нам пришла дочь. Но перед этим уже настолько были рядом, у нас через дорогу магазинчик был – и там эти ворвались. Окна разбили, водку вытаскивали. И сразу трупы начали находить, но быстро убирали. Но что меня лично поражало (я Владимиру Алексеевичу говорила): когда начиналась ночь, то там, где-то далеко и высоко, кто-то фонариком азбукой Морзе передавал какие-то сообщения. При чем это было каждую ночь. Мы там писали, звонили в национальную полицию, нам ответ был: ой, что сколько сообщений ложных. 

При чем мы находились, у нас буквально 800 м центральный военный госпиталь Украины. Там лучшие специалисты были собраны, там новейшая медицинская аппаратура была поставлена и все это. А эта орда приближалась, приближалась. Мы, извините на 9 линии, а они остановились на 10 линии. Наши остановились на 7 линии. И вот мы вот в этом промежутке – стали дома сносить просто, там элитный такой массив, даже на центральную улицу выходил – Липки называется. Ну это в Киеве, это дворянский такой район был – Липки. И там роскошный дом был, и там рядом очень красивые дома. Всех их снесли. И собственно вот эти приглашают делегации и высокопоставленные приезжают деятели стран – все на это место, это не далеко от Киева. И это настолько потрясает… Рядом, напротив – двухэтажные особняки. И вот это современное здание роскошное – и все это в прах превратилось, руины.

Мы выехали, вышли из дома 7 марта, но это уже свершилось. Вот разбивались эти дома, а от нас 10 м вот такой же наш дом, но у нас поперек дом стоит, а этот вдоль улицы, – вот эго просто весь сожгли.

Скільки Вам і пану Володимиру років?

Ему 66, мне 81.

Як Ви рятувалися?

Значит, первое у меня как бы было желание, что мы отсюда никуда не уйдем. Ми не предполагали, что они будут… Ну не только над нами самолеты летали, не только мимо по дороге шли танки… Ну что они будут воевать собственно с гражданским населением… А воевать как – они просто уничтожать все. Мы пару ночей пытались (у нас школа рядом, там бомбосховище), мы пытались туда зайти. Вот зашли, посмотрели: там ни света, ни пола, ну, никто не предполагал. Там какие-то нары, какие-то матрасы, все в темноте, со свечками, и женщины с детьми в основном, и нашего возраста пожилые люди там находились. Сразу организовали там типа помощь – горячие обеды людям. Но у нас пока был газ – мы все готовили, никуда не обращались, и там рядом два бомбоубежища было. Потом мы общались с волонтёрами и говорим, что у нас там азбукой Морзе разговаривают. А нам в ответ – а тут два новых дома, россияне заранее купили эти квартиры, они там поселились и они действительно там сигнализировали и т.д. Их там потом арестовали. То есть, если мы были совершенно не подготовлены, то они заранее готовились. У них было все предусмотрено, у них свои были агенты, которые лежали нетронутые, а потом им позвонили, и они начали выполнять свои функции. 

Ви самі з Росії родом, Ви в 20 років переїхали в Україну. Що ви як людина, в якої в Росії залишились родичі, зараз відчуваєте?

Значит, у меня отец – белорус с Могилевской области, мама – россиянка из Тамбова. Я в 21 год переехала в Киев, мои дети – украинцы, я приняла эту культуру, я приняла и стараюсь сама участвовать в этом по силе возможностей. Остались мои родственники и могилы моей мамы, брат мой. И я вот понимаю, что я уже никогда на ту землю не стану, не встану и никогда не приду, и не поклонюсь могиле своих предков. 

И вот настолько я как человек добрый и многое чего понимаю, и прощаю людям… И поэтому даже если что-то произошло, я потом переступаю и продолжаю отношения. А сейчас такой ров, не ров, черта проведена – я не могу вот туда. Для меня это уже (если говорят, когда будет мир и Китайскую стену построить), а во мне уже стена выстроена мною. Я даже эта культура, когда-то включала – а я уже не могу слушать ни музыку, ни артистов, я уже не воспринимаю.

Коли почалось таке несприйняття? Після 24-го чи раніше? 

Это постепенное. Идет постепенная информация. И когда первое, что я узнала, что в Харькове разбомбили библиотеку Короленка, я настолько была в шоке. Ну это первое, потому что я сама – книгоман, и у меня библиотека. Вот это, наверно, первое мгновение. А потом, когда пошли театры, больницы, учебные заведения, университеты, – это у меня уже в голове не укладывается. И их какбы стремления действительно Украину превратить в пустыню, и чтоб вообще даже не было знака, от того что здесь народ прибывал. И вот это продолжается, это не то чтобы снежный ком, это лавина уже идет, и эта лавина – она все сметает. И эта стена все больше, и больше, и больше. Я уже, например… Когда-то у меня была первая выставка персональная, в музее Тичини, и вот я вижу, что (у меня такой ковёр был, есть гетманский)…

Ваша робота?

Да, вышитый. Ковёр где-то там 1х2 1,5х2, и я вижу себя, что я сижу на стульчике, ну так, а ковёр мой прямо чуть ли не до небес. Думаю, Боже мой! И я как-то там поделилась с одной моей поклонницей, а она говорит: “Евгения Степановна, это Ваши молитвы”. И сейчас я себя вот так вижу. А стена растет и растет. Я уже не вижу за стеной. Вот, бывает, заглянул там, это уже то, что весь мир изменится после этого, – да, но мне до боли жалко наших бойцов, наших людей, что они защищая нас, отдают жизнь свою.

А у Вас були контакти, Ви кажете, що навіть 24 був пропущений з Росії дзвінок. Хто міг дзвонити?

У меня любимая сестра была, она прожила где-то 92 года, буквально 15 июля годовщина как она ушла из жизни. У нее харизма зашкаливает, вся улица ее боготворила, где бы она не появлялась, ну типа Аллы Пугачевой (ну Алла Пугачева имя, талант и все). В свое время моя сестра пела очень. Ну если вы Целиковскую актрису помните, это двойник, можно сказать. Это моя любовь с детства. И по жизни мы с ней идем. И я всегда раз в год ездила к маме. И вот год назад она умирает. А для меня это большая потеря. И вот ее уход из жизни – прервалась для меня связь с Россией, несмотря на то, что у нас большая семья, много двоюродных, сестер, у меня где-то 5 двоюродных. Я приезжала и все они так – ну ты ж Нину любишь.

А це була Ваша двоюрідна сестра?

Двоюродная сестра. И вот она ушла. И это был звонок от ее сына. А сын ее военный, уже в отставке. И он в первой Чеченской войне принимал участие, и он это все знает, и он получил большую травму психологическую. Он даже рассказывал, когда в Беслане что-то началось и там начальник выстроил в ряд и так: ты идешь, ты идешь, ты идешь в автобусы. А до него дошёл и так пальцем – ты остаешься, иди сюда. И уезжает этот автобус набитый военными – и никто не вернулся. Его друг туда пошёл, и он потом рассказывал, как он потом этот груз 200 вез, а этот друг с Белоруссии был и вот он там добивался самолёта. Короче, эта травма на всю жизнь у него осталась. И вот этот звонок был от него.

Як Ви думаєте, що він Вам хотів сказати 24-ого?

Значит, я думаю он, наверное, хотел сказать, что война началась. Я с ним никогда о войне не говорила. Во-первых, мы очень редко встречались. Хоть я раз в год приезжала, но, если он военный, он служил где-то там из Тамбова он. Но вот когда последний раз мы встретились (он уже сам на пенсии был, ему 56 лет) , и мы этот вопрос не трогали, потому что я знала, что он очень травмированный. И его жена говорила, что все время у него кошмары, что ночью он кричит, там стреляют, там защищают, ну все время вот это все отложилось. Наверное, хотел сказать, что готовьтесь, что война началась. Но нам не пришлось готовиться, мы сразу из окон ее видели. 

І Ви з паном Володимиром переховувались в школі. Коли був момент, що Ви зрозуміли, що треба з Ірпіня виїжджати? 

Ну был свет, был газ, тепло уже отключили, но Владимир Алексеевич находчив и какие-то кирпичи обычные принес, на горелки поставил, и мы так отапливались. И это буквально тепло исчезло на 2 день. С 24 по 7 мы уже сами отепление делали. Когда не стало: связь оборвалась – телевизор не работал, мы не знали, что где происходит. Только из окон. Ну я лично не спускалась – 6 этаж и лифт не работает, Владимир Алексеевич выходил. И он собственно и не все мне рассказывал – боялся травмировать. Вдруг прорывается звонок моего сына – немедленно уходите отсюда. А мы знаем, что через Горенку там уже мост взорвали и люди идут.

А син звідки дзвонив?

Он звонил из Франции. И мы не знаем, куда идти. Потом к нам дозвонилась наша родственница, она из Киева, в Ивано-Франкивск перехала. И она оттуда позвонила и дала указания, где нас ждут в Киеве. Мы тогда 7-го решили выбираться. А уже в доме практически никого не осталось – наша пара и уже одинокие, я пару женщин видела. Ну Владимир Алексеевич находчив, он велосипед взял, а у нас ни чемодана, ничего. Какие-то кульки взяли.

Що Ви взяли в ті кульки?

Ну, так как зима, естественно – теплые вещи, вот эта обувь, в сапогах мы были, шапки, шарфы. А так как я – вышивальница, а этот ковид скомандовал, чтоб мы никуда не ходили, а я такой человек – я не могу ничего не делать, я перечитала 15 томов Дюма, и я нашла репродукцию (когда-то купила 20 лет назад, но она мне очень понравилась).

А що це за репродукція?

Там сирень, букет сирени, и роскошная ваза, синяя ваза на фоне алой скатерти. Там такое цветосочетание, богатое и там сирень сиреневая и белая там немножко. И я думаю: ну ладно, начну я вышивать. И я уже форсирую. А у меня принцип: если я делаю выставку очередную, то я обязательно готовлю новую работу. А я люблю большие работы, ну села там 1.5-2 года работаешь, не отвлекаешься, но зато потом – аааа. И тут у меня остался буквально ну только серединка, я ее не трогала, потому что зима была и очень напряжение для глаз. А там такое цветосочетание – один в другой цвет еле-еле переходит, и надо очень внимательной быть, очень сложная работа. И я оставила ее на заедочку, думаю – весна впереди, не спеша все сделаю. И тут вдруг надо сниматься. Я взяла эту работу, у меня нитки были, иголки взяла. Ну, одежда вся зима, там пару маечек, пару колготочек, пару кофточек.

Документи, мабуть?

Ну а документы, все свои свидетельства, я член двух спилок, читательский билет (у меня три читательских билета: и Парламентская библиотека, и Вернадского библиотека). Свою трудовую книжку не взяла, ну думаю – я пенсионер. Пенсионное взяла. Это мои документы. 

Ви – народна вишивальниця, у Вас були персональні виставки. Яка доля ваших робіт, які залишилися на Киїівщині?

Вы знаете, нам Арестович все время говорил – та, через две недели. Мы вышли просто там, ну где-то перебудим. И все-все, как висело – так и осталось висеть. Очень много работ у моего сына. У меня 50 работ и где-то из них 10 – это крупногабаритных, будем так говорить, ну там по мелочи. И за последние 5-7 лет я начале вести вышивку в библиотеке Ирпенской, и меня попросили гладью научить. А у меня такой стиль преподавания – я работу, которою нашла для них, вышиваю и приношу для них и говорю: вот смотрите как она выглядит и повторяйте. У меня гладью набралось где-то порядка 20 работ, микс там Владимир Алексеевич сделал, все работы видны, – есть видеоряд работ.

Але де ці фактично роботи?

Значит фактично несколько (десяток) я раздарила, а работы – у меня и у сына. И они так и остались в Ирпене. Он под Гостомелем числится, ну он возле моста этого, который взорвали, в доме и у меня в квартире.

Ви роботи в квартирі залишили чи в підвалах, може, десь заховали?

У Димы тоже внучка встала и ушла. Мы встали, закрыли дверь и вышли, все. И уже потом мне сын звонит, что уже отошли, отбили орков с Киевской области. И там он попросил соседей, чтобы они зашли к нему в дом. Дом 3-этажный – все двери выбиты, окна выбиты. Когда зашли орки – они там ночевали. Уже потом невестка говорит – ну что приехала, извините, а они где спят там и нужду справляют. Почему-то они сняли матрацы на пол. И мне сын звонит: “Мама, зашли соседи, но еще идут бои, еще снаряд разрываются, какую бы ты хотела хотя бы одну работу спасти? Потому что я не могу соседей просить, чтобы все”. У меня картины такие в рамах, тяжеленые. Я: “Ну Гетьманский ковёр”. Схватились, а его нигде нет. Это такая история и такая для меня была трагедия, потому что я в свое время эту работу сделала и дочери подарила на свадьбу ее. Но так, как у нее жилищные условия (она на квартире жила), то сын, когда построил дом – повесил у себя. При чем как я в своё время мечтала – в спальне, чтобы проснутся, открыть глаза и видеть эту работу. Этой работы нет. Я расстроилась. А все остальное есть. Я соседей попросила, картины сняли, в подвал спустили – все. 

Потом проходит время, он присылает мне фотографию. Вот этот вот матрас на современной кровати 2х2, там все перемешано: все и эти от печенья, еда какая-то, тряпки… И вдруг я вижу там кусочек моей работы, моего ковра – я расширяю, расширяю – Боже мой! Мой ковёр. Они его сняли со стены и укрывались, вероятно, потому что вышит он шерстяными нитками. 

А потом у нас была и есть собака (такая здоровая), внучка пришла с этой собакой к нам. Потом мы ее там устроили, в итоге потом их хозяин уехал, и он выпустил этих собак, и собака пришла в этот дом, к себе. Уже потом соседи пришли, ее увидели.

А вона сама знайшла дорогу?

Сама, конечно. Недалеко это. И она, может, стала охранять дом, никого не пускать. И потом, когда уже к дочери этот ковёр попал, я говорю: “Аня, умоляю, возьми эту работу я подарила тебе, стань хозяйкой, позаботься о судьбе работы – музейная работа”.

Чому ця робота така Вам дорога?

Работала я 4 года. Я нашла эту работу в книге “Вышивка российская”, будем так говорить. Работы исторического музея в Москве, который на Красной площади. Исторический музей – коллекцию они представили и там прямо на развороте представлена была эта фотография. Этот ковёр меня заставил записаться в библиотеку. И единственное место, где у меня потребовали мой диплом о высшем образовании в библиотеке Вернадского. Там не принимают даже с техникума, там высшее образование требуется. Я взяла диплом, справку с места работы (я работала в НИИ «Квант») и с этими документами пошла записалась. Нашла книгу, заказала и стала приходить и рисовать. И у меня схема этого ковра, где-то 2х3. Если ее в доме расстилаю, то на всю комнату. И вот кусочками я начала ее вышивать. Я уже подходила к пенсионному возрасту – там пионы роскошные, какие-то колокольчики необычные, там настолько композиционно выстроено все, и я потом читаю аннотацию: (думаю, где ж этот ковёр) Исторический музей, а это помещичьи как бы. Ну когда началась революция, все стали грабить (нам это уже знакомо) и стали сдавать работы. Это монастырская работа. Там было принято, что монастырские – они рукодельницы, даже на продажу делали. Они на черном фоне выполняли ковры. Тогда очень было модно. И если в Европе гобелены ткачество развито было, то у нас, как бы рабов много – и сажали в светлицу и вышивали.

А я правильно розумію, що цей килим називається Гетьманський, то він потрапив в московський музей з території України?

Нет, название мое. Изначально мое название было Царский, он такой роскошный. А уже тут, когда первая выставка, потом музей и уже так, ну и это самое.

Тобто зараз більшість Ваших робіт заховані в домі сина у підвалі?

Сейчас уже дочь свезла и с моей квартиры туда все работы. И какая там судьба, если вот волна пойдет с Белоруссии еще раз, то… Мне хотелось бы спасти их. Я с сыном говорила, что, допустим, их вывести сюда. Ну я вывезу, а дальше что? 50 работ и у меня все работы в рамах, – это займет пол комнаты. Мы сами не знаем, где будем жить. 

Я человек – трудоголик, я всю жизнь проработала в НИИ, на почтовом ящике, можно так сказать. Там от 8-ми и до 5-ти сиди, работа есть, но ты должен сидеть.

Ви на пошті працювали?

Почтовый ящик – это закрытое предприятие научно-исследовательское. Типа мы на оборону работали. Я работала в медицинском отделе, мы медицинскую аппаратуру разрабатывали. На работу приходишь, а это скрытая у нас была, Советский Союз что такое, все работали – скрытая безработица, все вот за вертушку, как говорится, посадили. Работа есть, но ты нигде там не ходишь, не шляешься. И мне очень было жалко. Ну я молодая – горю: “Дайте работу”, – “Работы нет”. И я тогда для себя нашла эту изюминку – начала вышивать. Когда-то в детстве сделала пару работ, потом бросила. И вдруг – ты нашла какой-то проект реализуешь и потом видишь плоды своей работы, реально все. Девочка здесь – я нашла ей работу и сразу в рамочку ее приучила. Что касается (закончим с Гетьманским ковром), с каждой работой я училась – и цветосочетание, и композиция, и все время развивается. Сейчас я думала, что я уже все знаю. И вдруг я нахожу для себя сейчас работу, которою я закончила, я далеко продвинулась. Но это я внутренне знаю, что я уже могу и то, и то. А когда вот начала с этими нашими желающими курсы вышивки гладью вышивать, я там знала, что гладь существует, но каждая работа уже требовала освоения нового шва, цветосочетание, подбор ниток, выбор рисунка. Все это очень важно, и я находила рисунок и я понимала, что каждая вышьет по своему, но композиция так создана, что ты не сможешь навредить и этот шарм в этой работе не пропадет.

Чи у Ваших роботах відбивалась тема війни?

Я люблю цветы. Но как отобьется? Я как бы для себя. У меня есть страничка на сайте – работа, которая мне нравится. После этого герба, когда я закончу, может, примусь на герб Украины. У меня уже есть очень красивый рисунок. И композиционно герб есть. Графическую композицию изменить нельзя, но цветосочетание, подбор ниток, присутствие там синий-жёлтый… Я уже как-то буду подходить к этой работе. Во Франции была и купила ткань очень дорогую, еще когда я подхожу пальцем показываю, он так берет – там 26 евро метр. И он так… А я ему – “70 см”. А он: “Только метр”. Я – “Хорошо”. Этот кусок ткани привезла.

Герб есть герб. И никаких композиций там. Я у Владимира Алексеевича увидела, вот мне это запомни, пожалуйста. Там у него страничка – подсолнухи. Ну и сейчас я познакомилась здесь с Выспянским – художником польским, и я в восхищении. Прожил он только 33 года – это возраст Христа. Настолько богатое оставил наследие, в Харькове расписывал соборы и там вот этот подсолнух мне очень понравился. Ну я всегда смотрю, как композиционно выстроена работа, очень интересно. В Варшаве можно сделать цветную репродукцию?

З якими відчуттями Ви їхали зі Львова до Польщі? Ви знали, де Ви житимите?

Вы знаете, в жизни бывают такие моменты неожиданные… Я из Тамбова, и у меня родня – это моя любимая сестра. И у нее был брат наш, тоже очень любимый. И он оказался в Белзе. И там сейчас его дочка живет. И мы знаем, что мы существуем, когда племянница приезжала в Киев и мы встречались. И было дважды, что мы ехали в Карпаты и заехали пообщались, потом с сестрой своей любимой мы заехали еще раз пообщались. Когда мой этот двоюродный брат умер, меня пригласили на 9 дней, ну в общем встречи такие одноразовые. А потом мы не перезваниваемся, не переписываемся. Вдруг мне звонок, началась война: “Тётя Женя, это Женя звонит” – внучка моего брата.

Коли вона Вам задзвонила? 

Она позвонила, может, 27 февраля. “Если что-то, приезжайте – мой дом в вашем распоряжении”. Я зафиксировала ее телефон (уже это умею делать). Какая война думаю, я никуда не буду уходить. А вдруг все вот так, и сын звонит, и нам позвонили – немедленно выезжайте, и все. И приезжаем в Киев… Очень интересно мы добирались, когда на велосипед загрузили наши тряпки, а Владимир Алексеевич он конечно молодец, в смысле он пожертвовал (он фотохудожник), он не взял свои два любимых фотоаппарата, он взял смартфон и какую-то там маленькую таблеточку. И мы вышли на Заплаву. Заплава – это кончается пригород, там речка, Пойма, до речки она весной разливается. А там шлюз, и мы идем туда, нам сказали на Горанку не идти, там простреливается все, и семью убили, расстреляли. И тогда вот первые начались вот эти слухи безумные. А мы жили на перекрёстке этих всех событий воинских. И рядом с нами военный госпиталь. Он оккупирован, он взорван, и мы в перестрелке, танки. Мы идем по такому простору с километр – ни деревца, ни кустика. Мы с этим велосипедом и свистят такие-то звуки незнакомые, звуки свистят. Идет на встречу нам молодой человек, он говорит – это ж мины летят. Смотрим – он раз и упал, он: падайте, что вы! она шальная, она дура, поранит. Но мы с велосипедом идем в такой прострации, идем полем, чтоб этот шлюз не был взорван. И переходим, и смотрим – там БМП, наполовину утопленный, через мостик прошли, а там два молодых человека в напиввоенной одежде, а вы куда? Идите тут по дороге, выйдете на Варшавку и там вас подберут. И потом видим везде – не военный, а как гражданская оборона. Теперь мы знаем: они рыли окопы, и у кого-то ружье, не было видно, что они обеспечены чем-то. 

І потім Ви, я знаю, потрапили до Києва, з Києва до Львова.

 Мы, когда в Киев попали и там буквально стали вдали от людей, потом машина остановилась, оказалось, что это полиция. Очень рекомендовали выехать, но мы были не готовы. И полная глухая изоляция, никакой информации – ни телевизор, ни смартфон, ничего не работало. Переночевали, звонок сына – “Мама, выезжайте”. Но куда? Во Львов меня пригласили, но все ехали во Львов, и тогда я набираю этот телефон, набираю этой племяннице. Ее муж потом мне перезвонил, он нас ночью встретил. 

Мы ехали в электричке, где-то 12 часов. И что меня удивило – прежде всего отношение людей друг к другу. Так как сидячих мест, сами понимаете, но все было забито, проходы, все. Я на рюкзачок села, но Владимир Алексеевич позаботился, как всегда, обо мне. Там молодой человек сидел дородный, он рано пришел, место всем занял. А тот ему на ушко что-то там, и тот вскочил мне, и я всю дорогу ехала. А потом люди уже понимают те, что насиделись, встают и предлагают тем, кто стоял в проходах. И так вот мы все дружно ехали. Оказалось, что куда не пойдешь, все с Ирпеня. Я там узнала, что военный госпиталь взорвали. Приехали мы во Львов, встретил нас муж, самое интересное, что я Женя, и муж ее Женя.

А зі Львова до Варшави?

Сейчас. Две недели живем. Мне звонит вот эта племянница, а она выехала с ребенком сначала к подруге в Прагу к подружке. А потом, знаете, гости как говорится, хорошо, когда временно. А потом оказалось, что она уже выехала в Германию. И так начались обстрелы Львова. А там, где мы жили, рядом танковый завод и военное училище. Нам этот наш хозяин говорит: тут безопасно, мы тут ждем все время сирены, в бомбоубежище мы никуда не ходили. А Владимир Алексеевич связался, нам рекомендовали ЗаИкс, и мы приехали здесь. Мы сели в автобус и очень удачно: в 12 дня мы сели, а где-то в пол первого ночи мы уже были здесь.

Якого числа?

Мы 24 выехали, 25 ночью здесь были.

Що для Вас зараз найважче емоційно?

Найважче, если честно, информация из фронта. От этого никуда не деться. У нас вечером политчас: включаем. Мне сын (дай Бог здоровья), мам, ну что там деньги? Ну какие деньги? Мы тут на полном пансионе. Да нет, да и не хочется. Одели нас с Владимиром Алексеевичем все. Тряпки не интересуют совершенно, как-то это все закрыто, лишь бы было сухо, тепло, уютно. Он мне планшет подарил (Саше дал самый лучший), у меня смартфон, там уже звук хороший, и с Владимиром Алексеевичем мы смотрим Березовца, Швец, нескольких, которых мы любим, чтобы не пророссийские были. Я лично не могу слушать, когда плохо говорят о Зеленском или какие-то начинают, а его надо судить надо или еще что-то. Я это очень болезненно воспринимаю, как-то хочется верить одному человеку, хочется верить, что мы победим. 

Коли Ви вперше почали тут вишивати?

Значит, сначала про Львов. Мы думали, что мы там останемся, хотели поехать к моей этой в Белс. Но когда стали обстреливать всю Украину и не понятно куда ехать. И первое, что когда мы приехали, нам предоставили комнату. Значит в квартире остался сын и отец. Можете представить: отец выше Владимира Алексеевича и в два разы шире, и сын еще больше. Что меня поразило, нам предоставили спальню, двухместную кровать, ну видно, что там детские игрушки. А у них комната 2 матраса на полу, это какбы кровать, но она без ножек. Я потом думаю, что кровать не выдержит, ну день, два – вес такой. Мы переночевали. Я встаю, кресло так поставила. Кресло – так себе организовываю рабочее место. Но у меня слева всегда должен быть свет. А хозяин всегда ходил курить, очень много, через нас на балкон. И вот его первая реакция – я уже села и сижу, а у меня площадь небольшая осталась, и уже светло, и надо ее зашить, закончить. И он заходит, а я сижу вышиваю – у него такие глаза, он смотрит на меня, но ничего не сказал, но потом уже привык. Я эти две недели, если мы не выезжали в центр, я вышивала.

А потім Ви цю картину докінчили в Варшаві?

Нет, и там я половинку вышила. Мы срываемся и выезжаем в Варшаву, а у меня нитки кончились, и здесь (я ее называю кураторка, которая занималась беженцами, Мария) с нами общалась. А она сама украинка и близко приняла к сердцу. И они с мужем отправили автомобиль на фронт, кто-то там просил. Я говорю, что у мены нитки кончились, а она номер, номер. Я дала, а она приносит мне. И я такая счастливая, я здесь закончила. Две недели я работала. 

Ви закінчили той бузок, вишивали ці герби і зараз маєте план вишивати наступний герб?

Гербы я буквально начала, вот Марта, когда появилась, она так очень активно пыталась нас проявить. Что мы умеем, это я так восприняла. Деньги дала и ткань купить. И дали мне 200 злотых, где-то 50 я потратила на нитки, а почти 40 евро я на ткань потратила.

Чим Ви зараз займаєтесь в ЗаІксі, крім того, що вишиваєте?

Мы – музееманы и любим природу. Но первое, что сделали – пошли в парк, окрестности, открыли здесь садово-огородное товариства. Там мы ходили весной, там такие цветы, я тоже в фейсбуке даю подачи, два замка под Варшавой мы посетили. Саша появился и нас вывез в Варшаву. Мы сразу в Национальный музей. Там я сразу – “Матейко где?”. Все время мы в этих пригородных замках, то нас кто-то подвез, то куратор привезла. Мы плодотворно, я считаю. 

Констанцин – тут 2 музея, и Жеромского, и Вилла де Флер. Я пришла, я в таком восторге была, эти комнаты, эти люстры, этот свет, это обрамление рамами, работы, это освещение, насколько все продумано, а паркет, а мебель, а все окружающие скульптурки!

Ви тут когось навчали вишивці?

Владимир Алексеевич нашёл, что здесь есть какой то колледж церковный, не знаю как его назвать – сестринский. Мы туда пошли и там он задержался, фотографировал скульптуру. А я смотрю – входная дверь и фотографируют портрет групповой. Там мужчина и рядом с ним детки. И выходит женщина. А я так: “Что это такое, что это?” Я понимаю, что-то необычное, это скульптура мужчины с детьми, этот портрет – вероятно название какое-то. А она: “А вы кто?” А я: “Я с Украины, я вышиваю”. И она зовет, сотрудницы казашка, но она говорит по-украински. И она вышла, перевела и говорит: “Сделайте у нас мастер-класс”. Потом мы назначили 4 мая. Я не знала, какой возраст этих детей. А там мал, мала, меньше, где-то до 6 лет. А Владимир Алексеевич включил мой микс, там где мои работы, и этот видеоряд, и они: “Ооооо!”, этот возглас был. Я уже жалела, что не записала, это было потрясающе. 

Марта казала, що ви пробуєте організувати тут виставку.

Я с Мартой, как она выехала, еще не общалась. Она сказала – проект, моя работа, которая есть реальна. Вот я уже постараюсь эту работу закончить, это может быть декабрь. Я для себя постановила до 1 октября. Владимир Алексеевич выставил ей электронный вариант видеоряд, и она хочет сделать иллюстрации в фойе театру. А сказал, чтоб я наряд себе придумала.

Яким і де Ви уявляєте своє життя через рік?

Война расширила наши горизонты жизни. Мы увидели заграницу, мы прибываем в Польше, сын меня дважды пригласил, я увидела Францию, я побывала к Каннах, Ницца – тоже музеи, виллы, там интересна традиция, которую нам можно позаимствовать. Там роскошные виллы, они потом превращают в музеи, то ли выкупают, то ли наследники дарят. Вот как Жеромская сделала – увековечила память. Сколько тут вилл стоит. Это культурный очаг. Я там все роботы сфотографировала, но по цветовой гамме они мне не очень подходят, или она в очках световосприятие мрачноватое.

Ну хотела бы быть на Украине. Я бы хотела все-таки, мне хотелось бы участвовать при восстановлении Украины, мне хотелось бы, чтобы все проекты, которые Зеленский не только носит в голове, но и сейчас команды работают над этим, мне хотелось бы видеть это на яву, мне хотелось бы, чтобы отстроилась эта Украина. И я больше всего хочу успехов Украине, и при этом сама участвовать, прибывать.