Оксана Буровіна

Це ваш перший приїзд до Польщі?

Не планировали, ну мы планировали когда-нибудь, может быть.

Туристично?

Так. Посмотреть Польшу, Варшава красивое место, безусловно, Польша прекрасная страна вот такая, мне очень нравится: чисто, аккуратно, все такое, как сказать, вот люди относятся, вот знаете, нет как при коммунизме – все общее, вот все прям своё, когда своё – хочется ухаживать. Мы сначала жили по программе «Сорок плюс». Это удивительное место, ну как для жизни. Это поселок такой коттеджный, там два магазина, одна аптека как по-моему, нет, две аптеки.

Яке то воєводство було, пам’ятаєте?

Мазовецьке.

Це недалеко від Варшави, так?

Недалеко, только по другой ветке. Отвоцк это в одну сторону, Халина там с пересадкой через Варшаву Всходнюю.

А коли ви приїхали в Польщу?

16 марта мы пересекли границу.

Коли ви вирішили, що вже потрібно виїжджати?

25 числа. Мы с Северодонецка Луганской области. И Северодонецк все эти годы был Украиной, то есть Луганск стал ЛНР, вся обладминистрация переехала к нам и вот последние годы город начал расцветать, тротуарчики выкладывались, парки открывались, спортивные площадки на улицах открывались, ну конечно, знаете детские майданчики, ну все такое. Город маленький, ну как маленький – чистенький, новенький такой был когда-то город химика. В начале рождения нашего города, в нас институтов было больше двадцати. Вот по-тихоньку, по-маленьку как-то стало. Я работала і работаю сейчас онлайн, ну это работой не назовёшь, музыкальный колледж имени Прокофьева. Он у нас единственный в регионе, психолог викладач психології і педагогіки, русская, украинская речь. Ну между собою мы говорим, общаемся на русском, естественно, преподаём, конспекты ведем, лекции на украинском.

У проміжок часу між 2014 і 2022 роками як вам жилося в Сєверодонецьку? Чи не боялися, що можуть знову початися там бойові дії?

У меня такого не было ощущения, я когда преподавала и училась на кафедре психологии, к нам с Луганска переехал Восточноукраинский национальный университет имени Владимира Даля и все мои педагоги, профессора, доценты, они все луганчане. Они все пооставляли дома, квартиры, виллы и все 8 лет жили на съемных квартирах, домой ездили туда – у кого родители, у кого родственники, но никто возвращаться туда не собирался. Ми все ждали, что будет дальше, но как вам сказать, мы были Украиной такой… Все, которые были переселенцы, все тоже жаждали страшно, хотели чтобы там, откуда они бежали, была Украина. Теперь эти несчастные люди дважды переселенцы. Это вообще, психотравма на психотравме.

Ви, як психолог, взагалі добре всі ці нюанси знаєте.

Знаете, вот война, мы могли ожидать всё, что угодно. То есть, чего я боялась, я боялась за здоровье детей, свое здоровье. Что-то может случится, не дай Бог, с жильем или даже с собакой, но я даже предположить не могла, что будет война, и такая война… В 14-м году войной это можно было не назвать. Ну так, постреляли по околицам, где-то там два раза упало – то, что происходило на тот момент у нас в городе, то, что видели мы, то, что видела моя дочь из окна. (Ну, я не знаю, Маша тут сидит, можешь ты там посидеть? Я не хочу при тебе рассказывать, пожалуйста. Иди кохання моё, иди).

Маєте на увазі лютий 2022?

Да, да, 24-е февраля. Муж у меня постоянно в командировках. Мы 10 лет платили долларовую ипотеку, купили квартиру, в 18-м году мы закончили. И для его специализации нормальной зарплаты в нашем городе нет, он мне позволил заниматься тем, что я люблю, а сам ездил на такие командировки, он инженер установок. Он так постоянно ездил, вот мы выплатили ипотеку, в 19-м году мы сделали две комнаты, а вот в 21-м в ноябре закончили две комнаты, в декабре мы купили новую мебель, плазму, Машка выступила с оркестром на сцене, спела песню, это такая честь для первого курса, она учится на первом курсе в колледже, ну сейчас уже на втором.

Вона музикантка, вокалістка?

Она вокалистка, академический вокал, она в этой специализации с семи лет. Ну она у нас звезда там была. Международная лауреат 1-й и 2-й степени, очень перспективная, абсолютистка, ну и так далее. Дополнительно она занималась игрой на фортепиано, тоже перспективная девочка. 24-го мне позвонил муж, говорит: «Оксана, началась война», а я говорю: «Да нет, не может быть, ты что, с ума сошел?» А у меня мои студенты, мы любим, у меня сидят народники, академисты у меня сидят, струнники, и мы любим… это всё Машкина тусня… Я делаю пиццу, шашлыки, мы проходим тесты на акцентуации характера, на поведение в конфликте, им всё это очень нравится, ну они мои друзья. И как раз 23-го февраля они сидели у меня до двух часов ночи, наверное, мы пили чай, пиццы было много… А 24-го в 5 утра позвонил муж, я говорю: «Не может быть», а 25-го у нас в доме уже были солдаты. Я не знала, что думать. На крыше у нас, на 9-м этаже было куча солдат. На первом этаже, я не знаю, как оно называется, на трех ножках такое дуло… И они были на крыше, отстреливались.

Російські солдати?

Украинцы, наши! И они специально, наверное, заняли такую диспозицию, чтобы было очень удобно. Крыша, девятый этаж. Их в нашем районе было очень много. Они наделали очень глубокие окопы, и пока они там ходили я им варила каши, борщи, сало, пока у меня было, а потом, когда у нас тут пропал свет, газ, вода, они нам приносили продукты, мы сидели в подвале, вместе с ними на карематах лежали, потом мы пооткрывали им квартиры. Ну как-бы до 7-го марта еще как-то… Ну стреляло, страшно, а у меня собака, ну там если дверью хлопнуть, он дрожать начинает. Его трясло и колотило, я боялась, что… А он у нас после аварии травмированный и я боялась, что…

А ви з донькою втікали в підвали? Як реагували на ці обстріли?

Ну, как Вам сказать, пока оно так, мы завешивали, там же нельзя было включать свет, мы завешивали, пока был свет. А 7-го ночью на 8-е марта на наш дом было 22 града, это было так страшно, до рвоты. А у меня в это время еще было две семьи, то есть Маша и её парень, родители парня и моя соседка, любимая бабушка Зоя с 9-го этажа, ибо на 9-м этаже, говорит: «Оксан, когда они с Javelin стреляют, просто перекашивает двери и окна, страшно. Я себе в ванной постелила, буду умирать». Я говорю: «Нет, теть Зой, ко мне». И у меня живет столько человек. И мы за секунду все лежали около входной двери на полу, не договариваясь. Нас трясло так, я человек интеллигентный и я так матюкалась… Собака у меня в обмороки падала. Это к нам начали стрелять. Наши, когда стреляют, нам еще рассказывали хлопцы. Ну, короче, нам без разницы, нам страшно было ужасно. Потом тут ведь в доме напротив у нас магазин «Мода» на Гвардейском изо дня в день, с окна видно, дырка больше, больше, больше… То есть метр-полтора, потом облицовка сгорела, потом в соседнем доме снесло балконы. Самое страшное началось вот именно 8-го марта, я уже могу спутать, или 7-го, или 8-го. В ночь прилетело такое… просто… и тогда мы в подвале уже могли сидеть и 5, и 8 часов. У нас там были бабушки с костылями, которые не могли подняться на шестой и в туалет ходили все там.

Це підвал Вашого будинку був?

Так.

Скільки там людей перебувало?

Ой, вначале было около 20-ти. Потом мы ж не могли выехать, у нас такая зона началась, и солдаты с нами в подвалах были. Они нас предупреждали: либо выходите, либо заходите. Ну, как Вам сказать, что это страшно… Это жуть. Мы еще сидели, а Машкин, он народник, на аккордеоне, по-моему, играет. Четвертый курс, выпустился, золотая медаль, умничка, хороший мальчик. И вот мы с его мамой сидим, наши дети в пылюке, в багнюке, у Машки критические дни, воды нет, прокладок нет, у собаки корм кончается, Боже… И я смотрю, я открываю видео, я Вам потом покажу видео, где она с оркестром блистает в таком, мы только-только купили платье, не помню, 7, по-моему, тысяч гривен, под неё подганяли… И я говорю: «Нет, будем уезжать». И сын мой, он был в Киеве, потом, когда там Киев начали обстреливать, они поехали к родне под Луцком, на Волынь. И он кричал, плакал: «Мама, уезжай», и пока он мог, он мне переслал последние деньги. В общем, мы потом хотели выехать 12-го – не получилось, в нашу сторону такси не ехали даже за 1000 грн. А бежать… обстрелы постоянные, солдаты выходили, говорит: «Ну вот только-только женщине оторвало ногу, мина кассетная пролетела, ну как Вы…». А мы ж собаку не бросим, у меня уже собака перестала есть, он у меня такой, слушается, интеллигентный, не грызет нигде ничего. Он начал уписываться.

Від стресу…

Ну потому, что страшно. И мы уже как бы… сначала апатия, потом дикий животный страх. А потом я смотрю на свою Машку: замурзанная, со слезами, ну мы спали по 2 часа, там невозможно было спать. И, по-моему, какого ж числа у нас оторвало с одной стороны балкон… Ну как, посносило, упал снаряд и ударной волной с той стороны, вот представьте, отопления нет и нету окон у людей, минус 14 градусов. Солдаты взламывали двери наши, бинтовали, в подвалы спускали, на крыши что-то спускали, ну в общем, представьте, я только сделала ремонт, я в этот ремонт вкладывала 10 лет, ну как бы…

Що для Вас було найважчим?

Мне было страшно, я не верила, во-первых, до конца, что это происходит. Я думала, вот чуть-чуть и закончиться, вот закончиться, ну не может быть, ну 21-й век. Ну не может быть, ну как так, ну мы же вот, мы же как прекрасно жили, какие концерты давали, как бы, День прапора… Не может быть, ну ладно там, ладно Путин там дурак, Господи… Ну не может вся страна… поехали головой. Ну как же так? Тут живые люди, у нас не было никаких стратегических объектов, вы чего?! Просто у нас через два дома детский садик, выкрашенный в желто-голубой цвет. По-моему, на второй день от 7-го числа вот такая дыра пробита. У нас в Дом малютки, кафедра психологии, как бы курировала Дом малютки, покупали туда вещи, продукты, витамины… Прилетело туда сразу. Слава Богу, успели во Львов детей вывезти. Там детки совсем маленькие были. Мне сначала не верилось, знаете, нам, как психолог, надо принять ситуацию, очень тяжело мне было, как мне очень дорого досталась квартира, то есть 14 лет разлуки с мужем, воспитывать ребенка самой… Мне было тяжело отпустить квартиру, где запах ремонта, у меня цветы выше меня ростом.

Скільки Вам років?

50 лет. Я думать не думала, я боялась там за близких, за себя, за болезнь там… Но вот это, знаете, ощущение нереальности ситуации, такого ну не может быть. Надо принять ситуацию. Потом вот надо было остаться, жить в подвале ради чего? Ну мы вот сидели, смотрели запись, я смотрела на наших замурзанных детей и Машка, которая не может, извините, подмыться… Она говорит: «Мама, у меня всё болит, у меня там печёт, там…», я ничем помочь ей не могу, ну, как могу, а потом уже до такой степени были изнеможенные, во-первых, бессонница, во-вторых, диким страхом, потом уже есть ты просто физически не можешь. И мы как лезли в ту машину, мы за 10 с половиной тысяч проехали, то есть много.

Чи була вже тоді евакуація? Якою Ви машиною, як Ви вибирались?

Эвакуация была постоянно, но мы не могли в те районы добраться.

Обстрілювали?

Обстреливали. И мы выбрали, у меня муж работает в организации и у них есть около… Мы обзванивали, пока была связь вот этих эвакуаторщиков. Сначала была тысяча, потом две… Ну мы сели за 5200 грн с человека. Мы хотели сначала до Днепра, потом сели в машину, оказалось, что он едет до Львова, налички у меня не было, где-то мы там в туалете в поле перевели ему на карту. Приехали во Львов, когда у меня точка… Вот я Вам скажу, когда я простилась с квартирой, когда мне стало не больно, ну как, больно, всё время больно, я так говорю несвязно, может скачу, но… это всё эмоции. Ну, во-первых, я хочу, чтобы мой ребенок жил достойно. Я хочу, чтобы мой ребенок развивался, жил в нормальной стране, не боялся. Во-вторых, там не было уже не то, что смысла, подвергать её жизнь, свою жизнь такой дикой опасности я не могу. Это невозможно. Да, жалко, 50 лет шли к чему-то – ничего нет. Ну как, на одежду заработаем, мешкане – ну такое дело… А если… Когда в моей квартире осталась тетя Зоя, то есть те разъехались, те… Меня тошнило каждый день, я платила сумасшедшие деньги, чтобы позвонить на украинский номер. А она же человек пожилой, она мне: «Та вот это то сделала, та вот это то…», вот когда она уехала, я выдохнула. Потом мою квартиру открыли, там жили солдаты, и я то знаю, у нас там пару соседок оставалось, которым некуда было ехать. Ну как есть, так есть. Значит, им надо было где-то жить.

Ви виїхали до Львова спочатку?

Да.

Ви планували лишатись у Львові, це була ціль?

Нет, у меня в Варшаве есть племянница двоюродная. И мы с ней были заочно очень хорошо знакомы. Ну такая девчонка, умненькая, хорошенькая, лапуся… и она всё: «Теть Оксан, едь сюда, едь сюда, едь сюда, едь сюда», но я понимаю, ну как… Вот, во Львове у меня никого вообще нет, мы последние деньги оставили водителю, у меня там оставалось может тысячи полторы… Водитель, который со Львова до Варшавы сжалился и нас бесплатно… Мы, наверное, такого вида были, что уже просто, ну как бы нас он бесплатно довёз, хотя сначала говорил, по-моему, то-ли 70 долларов… Что-то такое с человека. Мы там переночевали на вокзале железнодорожника во Львове. Тоже там обеспечили карематами, ничего не могу сказать, очень много волонтёров помогали, накормили, но, знаете, такое состояние пустоты… Ну сначала, знаете, базовые потребности: накормить, дать поспать. Мы последние дни в Северодонецке ни разувались, ни раздевались. В пыли, в чем там… Ну, в подвале, представляете, это не бомбоубежище. Нам еще и говорили: «Если дом сложится, вы прям будете умирать долго и печально», но нам куда… А бежать некуда, ничего рядом нет и обстрелы идут такие, вот напротив дома пролёт вылетело, напротив… Выгорает, ты видишь своими глазами, это страшно.

Що Ви взяли з собою до Львова?

Ну смотрите, мне сын кричал, я, наверное, за неделю сложила ноутбуки, там вся моя работа и весь архив, фотографии… Ну всё, вся наша жизнь. Собаке одежду и еду взяла, которая была. Что было в холодильнике, поделилась с теми, кто остался и… брали, что попало, у Машки, наверное, вообще, она трусы-стринги набрала, какие-то колготки, ну ребенок не в адеквате был, это было видно. Я с практической точки зрения брала какие-то домашние штаны, какие-то зимние, теперь я понимаю, что всё это было не нужно. В общем, у нас был один чемодан, в нем было два ноутбука и сумка с едой, ну и с Ричиком. И Ричик в этой будке, мы пока бежали, его расколотили, у него начался там приступ эпилепсии, ну у него после аварии бывает такое и, как бы, давно не было, а тут его просто накрыло. У меня была восьмая таблетки, специально мне давал ветеринар, ну она чуть-чуть наркотическая, чтобы он немножко… Ну, я не знаю, как мы это пережили… Плакать, вот знаете, вот у меня что-то оборвалось, не могу я плакать. И мне не снится мой город, ну разрушенный. Мне от работы дали маленькое мешкане, но временно, пока я работаю, там два с половиной на два с половиной квадрата. Там и холодильник, ну как бы, кухни нет, такой столик. Под столиком холодильник, там печка электрическая, шкафчик и диван. Ну и мы так спим в шахматном порядке, если там в туалет… Я когда утром просыпаюсь в 4, вот если мне на 7 на работу, я живу в Отвоцке, працюю в Шрудборуве, я не сразу маршрут выучила. Пока я, я ж всё равно, как бы я не умерла – не встала, я должна сделать макияж, я должна хорошо выглядеть, хорошо пахнуть. Это, знаете, наверное, я так переключаюсь, весь вот ресурс переключаю, потому что я… О, я кардиган здесь связала, два. Один я подарила Агнешке, своей хозяйке, с которой я мешкала, а второй себе, я Вам потом фотки покажу потому, что я когда… руки занятые – не так болит сердце. И вот в 4 утра я обычно плачу. Я вспоминаю наше «О, тут мы с Машкой в кафе ходили, тут я с Ричардом гуляла, Машка в церкви он там пела в хоре, ну она очень так поталантувала.

З ким Ви зараз живете? Маша і син Ваш є?

Нет, сын в Киеве остался. Сыну 31 год. Он в Киеве остался, он такой патриот. Он уже лет семь там живет, у него своя гитарная мастерская, он тоже талантливый мальчик. Он уже 6 лет женат. Своя семья и они… Моя сваха тоже, она с Северодонецка, у них там полностью как бы выбило балкон и полстены, они тоже жили под Луцком и он их к себе забрал, они вместе снимают квартиру. То есть у него своего жилья нет. У него мастерская, квартиру снимает, ну он такой, очень умный, очень одаренный.

Скільки Ви були у Львові, перш ніж виїхати до Варшави?

Ну, смотрите, мы вечером поздно приехали до Львова, мы там переночевали кусочек вечера, ночь и утром рано мы начали искать волонтеров, мне моя племянница дала телефон и он нас встретил, он к этому автобусу провел и что он говорил, я уже даже… Я, по-моему, плакала-не плакала – не знаю, ну он говорит: «Едьте так». Мы до Варшавы приехали, меня встретила моя Анечка. Мы у неё ночь переночевали, помылись, поели… Ну, состояние пустоты нереальности, вот не принимаешь эту ситуацию вообще и я не знаю когда я её приняла, я Вам так точку отсчета дать не могу. Ну я и сейчас её не принимаю, но надо жить дальше. Я, знаете, как психолог говорю? «Оглядываясь назад, Вы перечеркиваете себе дорогу в будущее». И я позволяю себе оглядываться назад только во снах. Я, как робот, пашу, я в детском доме работаю, делаю не совсем свое дело, но…

А Ви пам’ятаєте цей момент, коли Ви вперше почали свідомістю сприймати нове середовище, логічно думати, що робити, коли почали відчувати, що Ви вже от в іншому середовищі?

Знаете, наверное, с первого дня, когда нас встретила Агнешка с Мирыком, семья, очень такая… Достойные люди.

Волонтери?

Смотрите, моя Аня работала в сфере обслуживания и у неё есть очень хороший клиент, как бы друг, он нас взял к своим родителям, 40 плюс, да, то есть, за нас платили и нам выделили покой на втором этаже, там даже отдельная лазенка была и от… Ну я день-два, я три дня, наверное, поспала просто вот, даже не ела, просто спала, отмылась, откисла, а потом мне так стало неудобно, я никогда ни у кого в примах не жила. И я сделала первый раз украинский борщ, потом котлеты, я не могу, чтобы сидеть на шее, я каждое утро там, я хочу на работу, я начала искать, думала уже уборщицей в отель или в магазин продавцом, но опять, польский разговорный никакой…

А у Вас, перепрошую, вища освіта?

Я магистр психологии с правом преподавания, но я как не викладач, а ассистент викладача. А в колледже я викладач, то есть, когда я в университете працювала, я была ассистентом викладача.

А як Вам було, от психологу, творчій людині з академічного середовища, потрапити в Варшаву і розуміти, що перед Вами в той момент стояла перспектива прибирати або йти в магазин?

Знаєте, упокорення за упокоренням. Всё время ты переступаешь, сжимаешь зубы, но я как Маше говорю: «Сжала зубы и пошла вперёд». Невозможно, знаете как, я понимаю, что мне надо её кормить, мне надо одеться, мы приехали, у нас было… Мы приехали в марте, у нас было минус 14. У нас ни одежды, ни трусов, ни обуви, ничего. И я понимаю, что я привыкла пользоваться хорошей косметикой, носить ну нормальное, не дорогое супер, но нижнее бельё. У меня обувь была Rieker и я хочу Rieker. Если я буду как амбиция гордыня… ну, как Вам сказать… Да, я хочу заниматься психологией, я люблю это, я это обожаю, я писала статьи, я в конференциях писала тезы, у меня очень хорошие отношения с моим руководителем, которая завкафедрой Юлия, я её обожаю, это моя крестная мама и мы со всеми поддерживаем отношения. Вот я сейчас преподаю в колледже, мы со всеми поддерживаем отношения и я года… 2-3 года назад уже, наверное, я преподавала в университете, преподавала, скажем, ассистентом викладача, я поддерживаю со всеми отношения, мы переписываемся кто, где, что делать, как быть…

Як Ви тут знайшли ось цю стежку психології?

Это какое-то стечение обстоятельств или как послала Вселенная. Агнешка – социальный педагог. И она працює на двух работах: одна работа в Халинове, где она мешкает, вторая работа – в Юзефове. Сначала… ну как бы это она через своих коллег узнала, что тут, в Швидере нужен психолог для украинцев. Я как нельзя подошла, как кандидатура. То есть, им помочь, и конфликт разобрать, и нивелировать какое-то неприятное событие.

А що Вам давало сили, бо Ви як з одного боку психолог, а з іншого боку Ви самі прожили це все, можливо, ще не до кінця самі відстресувались, а тут треба вже інших…

А знаете, вот как в психологии: «Помогая другим, ты лечишься сам». И если у меня какой-то результат есть, знаете, так, ну не для галочки, я понимаю: вот тут я сделала хорошо, вот тут, вот тут, хорошо. Вот я вот этой молодёжи помогла на работу устроиться. Ну, я хотела пятерых, получилось трое. Ну там опять же ж, мы вместе сдавали это, потом сдавали то, я их за ручку водила, как мама, а то ж, ну молодёжь, она ленивая, то забыли, то проспали, то живот болит, то нога чешется… Устроила их в магазин, то нормально, вот как бы я считаю, это хорошо. Кому-то помогла – и мне зачтется, где-то стало лучше – значит, я не зря училась. Вот Вы знаете, я после института пошла работать, ну я не много поработала в центре реабилитации детей с инвалидностью (дети с аутоспектром).

В Україні?

В Украине, так. Работа очень тяжелая. Как бы не совсем, но я всегда думала: «Чем больше я развиваюсь, тем, как отодвигаем деменцию». Пусть еще будет в моей копилке, почему нет… Когда, вот знаете, я в фейсбуке что-то выставляю и мне мамы этих деток, я уже там не работаю 2 года, пишут комментарии какие-то хорошие, сердечки и солнышки, и классы, ну значит, я там не зря работала.

А зараз Ви тут працюєте з дорослими? Розкажіть про вашу роботу.

Тут детский дом семейного типа. Но я не как вихованець потому, что мне надо свой диплом подтвердить, а для этого надо сдать хорошо польский язык, а я ещё сама в стрессовой ситуации, мне не хватает ни времени, ни сил. Если честно, мне тяжело, я, как помощник воспитателя, на мне, вроде как, трое детей с одной семьи. Там, в основном, взрослые дети, которые очень хорошо обучены, воспитаны, они и в быту помогают, и всё… А тут маленькие дети, самому маленькому 10 месяцев, вот начал ползать, это капец. Это мне спина, руки и я только за ним, шкода мелкая, но хороший и хороший. Девочке 2 года и мальчику 5 лет, но мальчик у нас с интеллектуальной запущенностью.

Пам’ятаєте цей період, відколи Ви вже були в Варшаві дотепер, який момент був для Вас найважчим емоційно за цей весь час?

Та их много было…

З чим вони в основному пов’язані?

Я, как вот, знаете, я заложник ситуаций, я не владею ситуацией. Я должна работать там, где мне тяжело потому, что я не могу… я в ответе за ребенка, потому, что мне надо снять жильё, ну как даже так, между нами, если мне что-то не понравится, я работу могу другую найти, но я не могу снять мешкане, я не могу собрать деньги потому, что я не много получаю тут. С другой стороны, я безумно благодарна пани директору, она мне дала працю и дала мешкане, за которое я плачу только коммунальные. Пускай маленькое, но это крыша над головой, у нас тут люди и в спортзале жили, и в волонтерских центрах жили, по крайней мене, минимальный комфорт есть. И поэтому я уже адаптируюсь, приходим домой, помыли, убрали, там переставили, какой-то уют минимальный создаём. Машка приходит, говорит: «Боже, как хорошо дома». Вот видите, полгода, а уже вот 5 квадратов – наш дом. Временный, но дом…

А емоційно що для Вас найважче в цей час?

Я хочу домой… Я хочу в ту жизнь, но я понимаю: той жизни не будет никогда. И я это понимаю. Это надо чем-то заглушить – вязанием…

А от Ви казали на початку, що не готові бачити Сєвєродонецьк зруйнованим, що він Вам не сниться таким, який є, а з іншого боку, Ви хочете додому і Ви теж розумієте, що він не такий, як був…

Я хочу туда! Конечно! Я понимаю, но, вот знаете, это помимо меня, это бессознательно выходит, а вот тут мы с Машей мороженое ели, тут шашлык… О, клешня… О… Оно раз, в голове, вот этой дорожкой она ходила, а вот тут мы Машке свитер покупали. И как-то вот, последний год, он был настолько насыщенный… Выступления, колледж – это просто… ну, такое место… творческие люди и творческие студенты – это что-то другое. Вот, то есть, мне есть с чем сравнивать: я работала с психологами – тоже, супер народ, студенты. Я работала с детьми с интеллектуальным… задержкой психического развития – тяжко, но ты если нужен, это уже хорошо. И с творческими детьми, то есть, мне есть с чем сравнивать и… как Вам сказать, я знаю, что всё будет. Надо потерпеть и подождать, вот я терплю и жду.

Яким вам бачиться майбутнє? Чи Ви бачите себе в Польщі? Чи думаєте про повернення?

Смотрите, Маша учится и учится 4 года. Пока она учится, моя жизнь принадлежит ей. Она учится в музыкальной школе второй степени. Поступила здесь и будет учится 4 года. Что за 4 года что-то изменится в моей жизни в лучшую сторону в Польше потому, что… Ну, я люблю Украину, я люблю украинских людей, но мне… Ну как, стыдно говорить, мне не повезло родится там, где есть процент людей, которые стремятся притянуть русский мир в Украину. То есть, западная Украина от восточной отличается. Там вот родились мы территориально. Я никогда… Для меня это дикость, для меня это глупость, для меня это абсурд, но есть люди, которые реально так мыслят и реально этого хотят.

Я как любила Украину, так и люблю, я хочу, чтобы всё было Украина. Если есть такая часть, ну как, украинский язык, родной… Ну как, я… Можу розмовляти українською мовою. Але то буде ну так… Я буду замислюватися над кожною фразою. Мы родились с русским, мы думаем по-русски, я не знаю, мы видим по-русски, ну так, как получилось.

Вот смотрите: западная Украина ездит работать в Польшу, в Чехию. Восточная куда? И у всех много родственников там, многие оттуда. У меня папа с Изюма, мама с Харькова. Харьков тоже русскоязычный, но это тоже Украина. Я даже мысли не могла допустить, что такое будет. Мы украинцы, мы очень працьовиті, ми щирі, ми відкриті, ми такі… Нам дай сердце, мы отдадим четыре. То, что происходит, я сказала, пока эти… Можно ругаться? Сволочи там, пускай всё сгорит и пускай их выжгут калёным железом, и чтобы Россию никогда никуда не приняли, так как они нелюди, они спалили у нас конюшню рядом с городом, с живыми лошадьми, они стреляли в собак, коров, что они им сделали? Вы понимаете, это жутко, это мерзко, у нас в городе чечены, якуты и эти… буряты. И у нас кто-то скинул в группу видео, где они во второй школе увидели спортзал… по лицу видно, какие они русские. Ну это стыд и позор, люди добрые, да что ж это делается… У нас даже деревеньки, от рядом, которые стоят, какие чистенькие, какие охайні… Ми хазяйновиті. И вот это взять всё просто, сколько миллионов украинцем оказались и без прошлого, и без будущего. Я хочу будущее и себе, мне 50 уже… В 50 тяжело, но еще… Мне еще 50, и я хочу жить нормально. И я приеду в Северодонецк, когда это будет украинская земля, поцелую пепел, я поплачу над своим сгоревшим домом, но там… Я их ненавижу так, у меня аж дрожать всё внутри начинает.

У Вас є друзі або родичі, які в росії живуть чи жили?

Знаете, у нас были приятели там, и в Москве, и в Краснодарском крае. И когда мне начали писать: «Ксюха, потерпи, вот еще чуть-чуть и вас освободят» и когда мне говорят «8 лет»…

А коли писали? Перед 24 чи після?

После. Я удалила все контакты, с некоторыми я даже поругалась, ну как, я написала нехорошие вещи, потом я это всё поудаляла, ну… Сгоряча, знаете. Я просто заблокировала, я отписалась от всех, у меня ненависть… Ну, может быть, это неправильно. Я, как психолог, может, когда-то это всё перемыслю. Вначале идет дикий гнев «за что» и «для чего». Детей жалко, очень жалко. Моих студентов, вот мы последние полгода в том семестре, кто где, я их так жалела, я им кидала лекционный материал, говорю: «За то, что вы уже открыли и прочитали, я вам ставлю 12 баллов. Мои вы хорошие, мои золотые, я понимаю, кто где, в каких условиях», вот как, вот это страшно, детей лишили дома, забрали будущее. Поэтому, я хочу, чтобы у моей дочери было будущее и у меня тоже. Как оно будет… Надо будет – вот я сейчас мою чужие дупы. Ну будем мыть дупы…

Коли буде перемога, що Ви перше зробите?

Не знаю… Я выйду в лес, буду кричать «Ура!» и плакать, так кричать, чтобы просто разорвалось всё. Ну, город наш умер в любом состоянии на ближайшие 5 лет при том и при том раскладе. Ну, если там будут русские, он умрёт вообще на всю жизнь, если зайдет Украина – на что я надеюсь и молю Бога. Ну там… Там ужасно, вот наши три города: Лисичанск, Рубежное, Северодонецк, а, и Попасная… Они как, ну уничтожены процентов на 90. Вот, поэтому, кто и когда это будет восстанавливать и как это всё будет, я не знаю и даже не могу представить себе. А на счёт политики, у меня такие двоякие, троякие… Знаете, себе такое тройное дно, я это не хочу оглашать. Большие сомнения бывают иногда: отвоюют наши области или нет. Мы ж, как коллаборанты считаемся: Донецк и Луганск. Все под одну гребенку. Знаете, я сейчас общаюсь с многими людьми и в шпитале я тут, и людей, когда тут расселяли, нашла им мешкане. Ну тоже хоть какую-ту пользу я кому-то принесла. И мы там с куратором шпиталя очень хорошо общаемся. Она с западной. И она каже: «Оксанка, якщо б усі такі були з восточной, як ти…», я говорю: «Ну не діліть же ж ви восточну… західну та східну. У нас на всех заборах, на всех домах граффити «Схід і Захід разом»». Так было все 8 лет и никто никого не бомбил, всё это ложь. Выезжали мы с самой горячей точки, ну не было этого.

Чи ця війна попри все жахіття щось дала нам позитивне?

Не могу ничего пока позитивного назвать. Видите, как раскол был, так и есть между Заходом і Сходом. Многие говорят, вот, пока ваши мужики тут, наши там воюют, хотя никто не знает, сколько наших мужиков там полягло в 14-м году. Понимаете, она вроде как, беда и общая, но спасает русский мир то только русскоязычных украинцев. Я не хочу ни в коем случае ничего… Говорю, пока ничего не вижу. Я вижу только страх, горе, безнадегу и…

А те, що люди по-іншому почали деякі проявлятись?

Може, але в процентном соотношении столько горя и беды… Знаете меня, я выставила как-то в фейсбуке пост о эмпатии, о лояльном отношении… Ну опять же, про этот русский язык, но я могу розмовляти і російською, і українською мовою, але ж не треба ставити мову за перш все. То было уже запрограммировано и сделано уже давным-давно, и не нами, абсолютно. Но когда одна подписала. Говорит: «Те, которые в детстве не учили украинский, сейчас учат польский и английский. И будешь ты (на меня нехорошее слово) бомжевать и скитаться по Европе всю жизнь» – разные люди есть. Хотя мой пост был не об этом, а очень тактичный, эмпатичный, лояльный, поэтому…

Ви працювали у Варшаві, консультували інших людей, теж наших біженців, допомагали їм як психолог? Чи були якісь ситуації, коли Ви розуміли, що не можете дати ради, як психолог?

Вы знаете, вот советы другим давать я хорошо могу. Я могу аргументировать, замотивировать, объяснить, просто поговорить. Некоторым людям просто хочется поговорить. Просто у поляка, поляки прекрасные люди, ну… менталитет другой, да, им страшно, вот как моя Агнешка, но она никогда не поймет то, что пережила я. А я прекрасно… Я не знаю, я чувствую тоже самое, что эти люди. Я могу и за руку взять, ну опять же, кто позволит, кто нет – тактильные контакты… Кому-то просто поговорить, с кем-то просто поплакать, повспоминать, дать совет. Опять же, советы мы, психологи, не даем. Мы просто выслушаем и человек, выговорившись, сам как-то уже строит свое дальнейшее поведение, ну, по крайней мере, сначала на меня все настороженно смотрели: «Пришла, ага, чтобы нас тут выгонять или на работу устраивать». Дальше как-то вот, как-то пошло, пошло и мы сдружились, с многими у меня контакты остались, кто на Украину уехал… Вот этих детей же я говорю, я на работу… Ну как могла, так устроила, дальше…

У вас у Польщі вже є друзі?

Є, Схалінова Анічка, Сарапіна. Вот – Кася, люблю не могу, є… як то… Дівчина моя Агнєшка, её Мирык и сын Павел, то есть, они говорят: «Звони в любую минуту, что надо…», до сих пор у меня ихние зимние вещи. Есть, но как, в силу загруженности, у меня не хватает ни сил, ни времени, но иногда мы с кем-то созваниваемся по телефону и немножко говорим. Встречаться – не встречаемся, у меня такой график, не очень удобный.

А як Ваші зараз стосунки з сином і чоловіком виглядають? Як часто Ви зідзвонюєтесь? Що вони говорять? Як вони бачать майбутнє, бо, по суті, і родина в різних сторонах опинилась.

То страшно потому, что ну… Сын, главное, что мы в безопасности. И когда там я что-то плохое читаю, я звоню или он мне звонит: «Мам, всё в порядке». Со свахой созваниваюсь, с мужем созваниваемся. Пока на эту тему я не очень хочу говорить… То тяжко. Но надо жить… Чоловік в відрядженнях, потом он пару раз приезжал в Польшу, то было в апреле и то было летом. Он працює и в Сербии, и в Эстонии… З сином вже год не бачилась… С сыном мы по видеосвязи.

Щоб ви ще хотіли додати від себе?

Знаете как, есть такая боль, которую нельзя рассказать, ни объяснить, ни описать… Знаете, когда человек уже, резервы все исчерпаны, то включается какой-то резерв «автоматический», вот, наверное, я его включила. То есть, надо выжить и надо жить нормально, и надо, чтобы мой ребенок жил нормально. И я каждый день, ну как, я, как психолог, не очень верю в Бога, я глубоко в науке, но иногда я говорю: «Господи, Вселенная, спасибо за то, что у меня сейчас это всё есть». И, наверное, я посоветую каждому, мы потеряли очень много, об этом жалеть… Стоит, не стоит – все жалеют. Но приобретая по крупице что-то новое, надо этому быть благодарным и идти вперед, только вперед, ну я так и делаю. Тяжко… Будет долго тяжко. Война, по психологии равносильна потере близкого человека. То есть, первые два года будет дико болеть и тянуть, а потом… Потом будем посмотрим. Я жду, когда мне станет легче. Не, ну я нахожу радость и здесь: мы с Машей можем пойти в Макдональдс, мы можем пойти купить себе там новые тени, новые трусы…

Маленькі радості…

Конечно, и, знаете как, то, что на Украине, в Украине доставляло радость, мы стараемся здесь тоже самое делать. Пойти так просто, не обязательно в каком-то ресторане, выпить и или съесть пирожное, или по чашечке кофе в приятном месте, или просто прогуляться. Мы часто ездим, когда уикенд совпадает – в старый город Варшавы, просто гуляем, это сумасшедше красивое место.

Варшавотерапія…

Так…